— Вы недавно выиграли награду от Elsevier, расскажите, за что вас номинировали?
— Правила довольно прозрачные и объективные, основанные на наукометрических показателях. Учитывается количество самих публикаций и их цитирование за последние три года. При этом важно, чтобы публикации были в журналах с высоким импакт-фактором, которые входят в международную базу Scopus. Еще важно, чтобы это были действительно уважаемые журналы — иногда бывает, что издания исключаются из базы Scopus за неэтичное поведение, например, фальсификацию результатов или публикацию ненаучных материалов. Комиссия премии этот факт тоже учитывает.
— А почему вас номинировали в секции «Инженерные науки», а не в «Физике»?
— Тема, которой мы занимаемся, довольно междисциплинарная. И зачастую сложно сказать что это — чистая физика, наука о материалах или даже частично химия. Вообще наша область ориентирована как раз на разработку новых технологий. Поэтому я думаю, что это довольно справедливое ранжирование.
— Как вы думаете, такое большое количество цитирований ваших работ связано именно со спецификой ваших исследований? С тем, что это новое направление, которым пока что мало кто занимается?
— С одной стороны, в нашей лаборатории действительно довольно уникальное сочетание разных компетенций: как из фундаментальной теории, так и работы с особыми экспериментальными методиками. И у нас получается занять свою нишу исследований.
С другой стороны, в области материалов, с которыми мы работаем, — огромная конкуренция. Одновременно с нами похожими вещами занимаются сотни лабораторий по всему миру. Поэтому здесь действует определенный баланс: часть тематик, которые мы затрагиваем, супер-популярны (например, солнечная энергетика), но подходы, которые мы используем, делают нас уникальными. Это привлекает к нам интерес других исследователей — в том числе, с нами хотят работать различные зарубежные команды, у которых не всегда хватает компетенций в том, в чем мы сильны.
— Насколько важно то, что с вами хотят работать иностранные исследователи? Это вопрос, скорее, престижа или это необходимо для развития науки?
— В своем приветственном слове на церемонии награждения Research Excellence Award Russia представитель компании Elsevier, которая и учредила эту премию, как раз высказывался на эту тему. Россия, будучи сильной научной державой, которая входит в топ-10 мировых научных лидеров, имеет самый низкий показатель международных коллабораций. И этот показатель, конечно, стоит повышать — ведь международные коллаборации помогут отечественной науке стать более открытой и цитируемой.
Некоторые лауреаты премии в своих выступлениях прямо говорили, что секрет их успеха — в статьях с международными коллабораторами. Потому что именно такие статьи и цитируются больше, они лучше видны мировому научному сообществу.
С другой стороны, выход на международное сотрудничество – это большая ответственность и большой труд. Потому что от тебя ожидают конкретный результат, который должен соответствовать высокому уровню, быть красиво представлен, понятно оформлен — и все это в сжатые сроки. Пока ты занимаешься своими измерениями, сразу несколько лабораторий ждут, когда же ты закончишь и поделишься с ними результатами и отчетами. Это все довольно напряженно и требует большой самоотдачи всего коллектива.
— А когда пять лет назад вы только начали создавать лабораторию гибридных материалов, насколько инновационным было это направление?
— Когда мы создавали лабораторию гибридных нанофотоники и оптоэлектроники, мы соединили две основные тематики: новый тренд в области науки о материалах, в частности, перовскиты, и то направление, в котором мы уже были сильны — нанофотонику. Галогенидные перовскиты на тот момент были для нас совершенно новым, но очень интересным классом материалов. В итоге мы создали такое уникальное место, где сообща могут работать физики с компетенциями в нанофотонике и специалисты из области наук о материалах. Казалось бы, это такие разные области, но в стенах лаборатории мы научились находить общий язык. И теперь нам удается создавать действительно междисциплинарные проекты с хорошим потенциалом для дальнейшего приложения.
Это был достаточно уникальный сплав — я такого больше нигде не встречал. При этом я не говорю, что у нас самая лучшая лаборатория в мире, конечно нет. Но именно сочетания компетенций, которые мы нашли — они действительно уникальны.
— При работе в такой экспериментальной области было больше проблем или больше бонусов? Все-таки, получается, вы были первопроходцами.
Сначала было очень сложно — работали, как говорится, на ощупь, в темноте. С одной стороны, работать с новыми материалами, изучать их свойства, было очень интересно. С другой – незнание многих свойств тормозило часть, связанную с нанофотоникой. Часто оказывалось, что наши идеи, предположения, которые мы пытались применять, в конце концов наталкивались на непреодолимые препятствия — приходилось от них отказываться.
Сейчас мы, конечно, гораздо лучше знаем материал, понимаем, как его обрабатывать, чтобы получались наноструктуры нужной формы, нужного размера. Так что теперь мы уже можем двигаться дальше и искать ему уже конкретные инженерные применения.
— Получается, что первый мегагрант на создание лаборатории вам дали не за какие-то достижения, а авансом? Просто в вас поверили?
— Все-таки, когда подаешь заявку на такие крупные гранты, очень важно, чтобы был научный задел — и он у нас был довольно серьезный. К тому же, в мегагранте всегда есть ведущий зарубежный ученый — в нашем случае это был Анвар Захидов, один из ведущих специалистов по перовскитам. Нам было интересно соединить наши компетенции в нанофотонике с компетенциями профессора Захидова — посмотреть, как это заработает вместе. Собственно, в этом и была суть мегагранта.
В заявке мы расписали целый список потенциальных применений нашим разработкам, рассказали, что будем создавать новые устройства с улучшенными свойствами. В итоге многое из того, что мы заявили, было реализовано именно в том виде, в каком мы и хотели, или даже лучше.
— А что насчет второго мегагранта?
— За четыре года работы мы поняли ограничения перовскитов и нашли, что именно можно улучшить. Поэтому второй мегагрант уже базировался на нашем более глубоком и детальном знании новых материалов. И далее мы обратились к новому зарубежному руководителю — уже эксперту по лазерным технологиям и нанолазерам — Вулкану Демиру. Этот проект уже более высокого уровня: он требует знаний не только самих материалов, но и технологий, которые позволяли бы создавать нужные нам структуры. То есть до этого мы учились просто работать с материалом, а теперь мы уже можем делать более сложные вещи на базе этого материала — такой следующий логичный шаг в развитии перовскитной нанофотоники и нанофотоники в целом.
— То, что вам удается так успешно привлекать иностранных коллабораторов — это результат нетворкинга и частых поездок на конференции? Насколько важно постоянно рассказывать о своей работе научному сообществу?
— Учитывая то, что ежегодно в журналах выходят сотни статей, мало шансов, что тебя случайно заметят – действительно, нужно как можно больше рассказывать о своих исследованиях и результатах как можно более широкой аудитории. Конечно, ученых, которые никуда не ездят или широко не представляют свои результаты, безусловно, всегда есть за что уважать. Но чтобы об их работе узнали, их открытие действительно должно быть очень резонансным и прорывным, а для этого надо прикладывать большие усилия.
Существует и другая крайность: есть такие популяризаторы, которые очень много ездят по конференциям, хорошо и интересно рассказывают, у них есть своя аудитория, но они скорее не ученые, а лектора. И научное сообщество их воспринимает соответствующе и не ждет от них каких-то значимых результатов.
Я думаю, тут важен баланс: нужно находить время поработать в тишине кабинета или лаборатории, чтобы довести результаты до конца. И при этом некоторое время вообще свою работу не афишировать. А потом уже, когда удастся получить что-то важное и интересное, наступает время «пиара»: выпускаются пресс-релизы, делаются доклады на конференциях.
— Вы часто говорите, что современный ученый должен быть максимально публичным — в том числе активно рассказывать о своей работе не только в узких академических кругах, но и широкой публике. Как вы пришли к такому убеждению?
— Я приведу аналогию с футболистами. Эта профессия не была бы такой престижной и не приносила бы спортсменам многомиллионные контракты и мировую известность, если бы они тренировались на закрытых площадках и никого бы не допускали к своей деятельности. Так можно сказать о любой профессии — чем более она открытая, тем более она понятна и привлекательна для остальных.
Когда стало понятно, что наука развивается гораздо быстрее, когда в ней появляется больше талантливой молодежи, встал вопрос: а как ее привлекать? Сейчас становятся все популярнее такие форматы, как Science Slam, — когда ученые в свободном формате рассказывают о науке прямо в баре. Это же все на самом деле совсем не сложно, даже интересно: сделал какое-то прорывное исследование — почему бы не рассказать об этом в медиа? Возможно, тогда больше молодых талантливых ребят решат, что это интересная профессия, что в науке действительно много всего происходит.
В России есть еще одна проблема: у нас есть отдельно индустрия, и отдельно — сложная фундаментальная наука. В этом есть и определенная вина ученых — они просто не рассказывают о науке простым языком: так, чтобы понял простой инженер на заводе. Понятно, что не специалист не пойдет читать статьи в научных журналах, не поедет на конференцию — и в итоге так и не узнает, что появилась какая-то новая прорывная технология, которую он мог бы внедрить на своем производстве. Мы на собственном примере видим, что чем больше мы говорим о своих результатах, тем чаще к нам обращаются индустриальные партнеры.
— А как к этому относятся в академических кругах? Не критикуют, что это, например, упрощение науки, популизм и так далее?
— Я думаю, любой начинающий ученый, который сталкивался с репортерами, впадал в ступор от формулировки: «Расскажите о вашем исследовании простым языком». На самом деле, это очень сложная задача. Наоборот, к тем, кто может квалифицированно и доступно рассказывать о сложных вещах, появляется большое уважение. Уж точно их уважают гораздо больше, чем тех, кто делает вид, что их область настолько сложна, что находится за гранью понимания.
На самом деле, и для самих ученых статьи в блогах или СМИ — это возможность узнать информацию по узкой тематике в уже разжеванном виде. Например, я не то чтобы специалист по кристаллам — но мне зачастую интересно почитать пресс-релиз от человека, который в этой теме разбирается гораздо лучше, чем я, и может рассказать о сути открытия в доступной форме.
Негатив могут вызывать те ученые, которые сильно приукрашивают свои результаты и вовсе рассказывают небылицы. Но грань тут тонка. Особенно когда имеешь дело с журналистами, которые тяготеют к громким заголовкам.
— Это все здорово, но как все успевать? Работать над исследованиями, писать статьи, ездить по конференциям, еще и общаться с журналистами и вести блоги. Как вам удается не выгорать от такой нагрузки?
— Мне просто нравится заниматься любимым делом. Это просто все очень интересно – создавать что-то новое. Точнее участвовать в создании — понятно, что здесь должно быть разделение ответственности. Один человек точно никак не сможет успевать делать все — за любым исследованием стоит большая команда. И я имею ввиду не только нашу рабочую группу лаборатории — большую поддержку оказывает вся команда факультета и университета. Сложно даже разделить, где чей вклад. Нам помогают и в обеспечении оборудованием, и в бюрократических вопросах, проводят мероприятия вроде коучинга, поддерживают наши поездки на конференции. Все работают сообща, каждый занимается своей задачей и общая эффективность существенно повышается.
— Наверное, то, что вас часто номинируют на различные награды и выдают гранты, тоже как-то влияет на мотивацию?
— Конечно, приятно, что наша работа нужна, что ее считают важной. И приятно, что в России выделяют деньги на передовые направления, которые действительно актуальны в мире, хотя и не дают результат прямо сейчас.