― Александр, прежде всего, рады видеть вас в ИТМО на самой неклассической из научных и самой научной из неклассических конференций. В России не то что бы часто объединяют науку и атмосферу рок-концерта. Как вам формат?
― Ну, справедливости ради, рок здесь ― это всё-таки оформление, вишенка на торте. А сам торт ― это, конечно, научная конференция. И она действительно научная. Причем, что приятно, ребята докладывают не просто о том, что они изучают, они соотносят это с тем, что нужно миру и чем мир интересуется.
Мне очень нравятся тематики, которые связаны с будущим, едой будущего, с технологиями, которые позволяют шагать вперед медицине. Проблемы актуальные, и особенно интересна часть, которая посвящена студентам.
Я в их возрасте оказался на реальном сломе эпох. Еще 50 лет назад смартфон, который вы держите в руках и на который записываете то, что я говорю, был совершенной фантастикой. Записывающее устройство и он же ― компьютер, чья вычислительная мощность сопоставима с мощностью всей Америки во время запуска человека на Луну. Еще относительно недавно такое сложно было себе представить. Но мы как-то к этому адаптировались. И на плечи тех студентов, которые сегодня выступали, ляжет работа и жизнь с тем новым миром, который наступит уже в ближайшем будущем.
― Кажется, что сейчас тоже происходит вполне себе слом эпох. По крайней мере, в последние месяцы весь мир обсуждает ChatGPT, ИИ и то, что скоро он у всех отнимет работу. Многие даже уже подписывают письма, чтобы ограничить распространение таких технологий. Как вы к этому всему относитесь?
― Ну вот смотрите. Вы сейчас слышите, что я говорю. А на самом деле я просто излучаю звуковые волны. Давайте теперь подумаем, что происходит дальше с вашим диктофоном. Моя звуковая волна попадает на некую мембрану, которая начинает колебаться с похожей частотой. И эту частоту в виде электрического колебания передает дальше. Что происходит потом? Дальше это колебание оцифровывается, то есть любому значению этой волны на какой-то дискретизации соответствует некое число, причем достаточно серьезное, имею в виду 24 или 32 бита. И эти числа с огромной скоростью складываются в какой-то массив, он потом записывается. Куда? В какую ячейку памяти? Вы всего этого не знаете. Вы сейчас просто в руках держите записывающее устройство, нажав при этом кнопку «Запись». При этом во время этой записи происходит огромное количество процессов. Но вам это неважно, потому что вы находитесь на другом уровне.
Дальше вы будете слушать запись, расшифровывать, что я говорю, тратить на это время. Так давайте искусственному интеллекту отдадим все то, над чем не хочется заморачиваться, на что не хочется тратить время. Огромное количество работы в том числе интеллектуальной ― точнее, скажем так, интеллектуально-рутинной ― выполняет сегодня человек. Давайте отдадим это ИИ и будем заниматься другими вещами на более высоком уровне.
Условно, зачем тому же программисту писать на Ассемблере, когда можно писать на С++? Хотя сегодня и С++ уже считается языком не очень высокого уровня.
― Не могу не задать вопрос про популяризацию науки. В интервью у Джарахова то, что вы делали в «Галилео», определили как «научпанк». И вы сами говорили, что именно благодаря такому научпанку к вам в какой-то момент потянулись дети. Очевидно, эксперименты из «Галилео» были для них интереснее, чем стандартные опыты на уроке физики в школе.
― Да, как я уже сейчас понимаю, они увидели во мне своего кореша со двора, который пришел им показать, что сейчас бабахнет и будет круто. Они не хотели идти к папе, маме, учителю. Они хотели идти к корешу со двора. И этим корешем я для них стал.
― А как сделать так, чтобы на урок физики они хотели идти так же, как в «Галилео» смотреть про физику? И возможно ли это?
― Тут прежде всего важно понимать простую вещь: будь это научпанк, или научпоп, или научрок, это все равно «науч тире что-то». Это популяризация. И я никогда не выступал за то, чтобы люди на материале «Галилео» учились. «Галилео» может привлечь людей к науке, и эту задачу мы прекрасно выполняли. Но учиться надо все-таки на другом уровне и с другим погружением.
У любой обертки есть своя задача ― быть яркой и красивой, но она не имеет содержание. «Галилео» ― это все-таки обертка, это привлечение внимания. А дальше те ребята, которые смотрели «Галилео» и радовались, пошли в школу, окончили университет и стали изучать то, что дало им возможность выступать сегодня на фестивале ITMO Open Science Rocks. Я не думаю, что если бы эти ребята учились только на выпусках «Галилео», они бы этого достигли.
«Галилео» никогда не ставил перед собой задачу заменить обучение. Просто обучение должно не отвергать «Галилео» как формат, обучение не должно воротить нос, когда речь заходит про телевидение, оно должно использовать это в своих целях.
Я вам скажу больше. Когда мы только планировали делать рубрику «Эксперименты», мы пошли не куда-нибудь, а на физтех в Долгопрудном с предложением: «А давайте мы у вас, на вашей базе, будем что-то делать». А профессора сказали: «Не-не-не-не, слушайте, ну зачем нам это надо? У нас всё серьезно, у нас дорогое оборудование». На что мы ответили: «Ну ладно». Мы сами не знали тогда, что из этого получится, но предложение сделали. При этом взамен не хотели ничего, просто предложили, что будем проговаривать в выпусках, что съемки велись в лаборатории физтеха.
Можете себе представить, какой бы уровень пиара был у физтеха, если бы каждый опыт «Галилео» проводился там? Думаю, что ничего подобного рекламными акциями не добиться. Но ведь надо было предвидеть, что программа будет иметь такой успех. Академическая наука относится к научпопу настороженно. И, наверно, отчасти я это понимаю: на тему науки возникает очень много спекуляций, есть очень много лженаучных историй.
― Но все-таки за последние годы, за те же десять лет, которые прошли с момента завершения «Галилео» с вашим участием, академическая наука стала чуть ближе к научпопу. Видите ли вы этот тренд?
― Да, естественно. И она не может себя вести по-другому, иначе она проиграет. Конечно, академия заинтересована в молодом потоке. Да, всегда есть некий процент населения, который говорит: «Что бы ни случилось, выберу точные науки». Всегда есть процент населения, который, что бы ни случилось, выберет гуманитарные науки. Но есть вот этот так называемый колеблющийся интерес, люди, которые не знают, куда пойти. И конечно, наука, как и любой институт, который требует молодой крови, хочет, чтобы молодая кровь чувствовала привлекательность этой сферы.
Поэтому академическая наука тоже двигается в сторону открытости, в сторону смежных форматов. И то, что сегодня происходит, вот этот фестиваль ИТМО ― классический тому пример. Мы не будем делать скучную конференцию, мы сделаем ее с оттенком рока. Да, рок-концерты так не проходят, но и классические научные конференции так не проходят. И в данном случае эта коллаборация очень полезна.
― Тем не менее, кажется, что научпоп ― все-таки нишевая, а не массовая история. Вы и сами говорили, что рейтинги «Галилео» никогда не сравнятся с рейтингами того же Малахова. Есть ли шанс хотя бы чуть-чуть изменить ситуацию, выйти в массы?
― Научпоп никогда не побьет рейтинги Малахова в моменте. Но программа Малахова не имеет такого длительного спроса, как программа «Галилео». «Галилео» закрылась 10 лет назад. Не пять минут, не пять дней, а вдумайтесь ― 10 лет назад. При этом она до сих пор актуальна среди многих детей, которые смотрят ее в старом формате, 4x3, с вот этой вот неторопливой подачей. Что это значит? Что если контент сделан талантливо и он посвящен научной теме ― по сути, вечной, так как устройство мира вокруг нас будет всегда интересно, ― то он и будет иметь вечный спрос.
То, что имеет какой-то скандальный оттенок, всегда будет выше по рейтингу в моменте, но как только тема скандала исчезает, исчезает и смысл смотреть эту программу. Я не могу себе представить, чтобы человек скачал выпуски Малахова 2013 года и стал бы их пересматривать ― при всем уважении к Малахову, он прекрасно свое дело делает. Поэтому надо осознавать свою нишу и в этой нише работать.