Для начала расскажи, пожалуйста, о твоем бэкграунде до ИТМО. Ведь ты поступала в магистратуру по научной коммуникации, имея за плечами профессию, которая в принципе очень далека от журналистики.
Да, тогда моя жизнь действительно изменилась достаточно резко. До того, как поступить в ИТМО, я училась в ЛЭТИ на специальности «Управление качеством». Это сфера, в которой ты должен уметь настраивать процессы на заводах или каких-то компаниях — нас готовили на специалистов, которые являются чем-то средним между менеджером и инженером. После бакалавриата я поступила в магистратуру на эту же специальность, потому что мне нравилось образование, которое нам давали. У нас были сильные преподаватели, которые на хорошем уровне знали английский и обладали связями с зарубежными коллегами. Но уже в процессе обучения я поняла, что это все-таки не то, что мне близко.
В конце первого курса магистратуры я попала на Летнюю школу, где познакомилась с Дмитрием Мальковым (соучредитель Ассоциации по коммуникациям в сфере образования и науки (АКСОН), аналитик Центра научной коммуникации — прим.ред.). Он рассказал в целом про научную коммуникацию, про новую магистратуру в этой области, которая на тот момент открылась в Университете ИТМО. Я не успела на первый набор, но так загорелась этой идеей, что через полгода решила оставить управление качеством. Декан, конечно, говорил мне, что я пожалею. Но в итоге я не пожалела ни капли.
То есть получается, что до Летней школы ты никак не сталкивалась с научной коммуникацией?
Вообще, научная коммуникация — это зонтичный термин, он включает в себя разные области, поэтому не совсем так. До этого я уже занималась немного научпоп-мероприятиями — в частности, делала проект 15X4 в Петербурге (15х4 — это международное движение молодых ученых и фанатов науки, которые читают научно-популярные лекции — прим.ред.). Ребята делают этот проект на волонтерских началах в России, на Украине, даже в некоторых странах Европы. Конечно, я читала научпоп-литературу, мне всегда была интересна эта атмосфера. Но тогда я, конечно, не могла представить, что буду заниматься этим более академически, погружаться в другие сферы, заниматься медицинской журналистикой…
А когда все-таки пришло понимание, что в итоге станет твоей профессией?
Не сразу, еще на первом курсе магистратуры по научной коммуникации я думала, что буду заниматься чем-то вроде развития критического мышления у детей — какие-то такие идеи у меня были на тот момент. Но потом я попала на практику в «Фонд профилактики рака», после чего поняла, что хочу работать в этой сфере. Уже тогда мне начала нравиться медицина.
Кроме того, на это наложился и ряд семейных проблем, связанных с тем, что мне необходимо было найти хорошего врача. У моего молодого человека сильно болела спина, и все говорили ему, что это просто сколиоз. Но в процессе изучения этой темы, чтения специализированной литературы по ревматологии я поняла, что это совсем не то. Все симптомы указывали на анкилозирующий спондилоартрит (болезнь Бехтерева), и это подтвердилось, когда мы сходили к врачу. Этот случай сработал для меня как спусковой крючок — тогда я стала понимать, насколько важно в России быть осознанным пациентом и насколько важно эту идею доносить до людей.
Практика в «Фонде профилактики рака» стала началом карьеры в медицинской журналистике. После нее меня пригласили в Фонд на работу, а благодаря этому на меня также вышла Марианна Мирзоян — редактор телеграм-проекта о доказательной медицине «Намочи манту» и медицинский журналист. Она предложила мне писать партнерские материалы, и это тоже было большим шагом в эту область, который позволил мне гораздо глубже понять эту область и учиться у профессионалов.
Параллельно ты продолжала учиться в вузе. Какие знания, которые давались в магистратуре, тебе пригодились в работе?
С одной стороны, наше обучение было академичным, а с другой — предоставляло возможность глобального нетворкинга. К нам приходило большое количество преподавателей, не все из них вели полные курсы, были и приглашенные лекторы. Учитывая, что Дима Мальков окончил европейский вуз и имеет профильное образование в области научной коммуникации, он имеет четкое понимание того, что представляет собой эта область в Европе, где она развивается очень давно. Поэтому он и наши кураторы смогли дать нам академические инструменты, которыми оперирует научный коммуникатор — это в том числе наукометрия, какие-то социологические инструменты. В целом в магистратуре нам читались разнообразные предметы, из которых в сумме потом мы смогли собрать что-то конкретное для себя. И в итоге как раз все ребята из нашей магистратуры ушли в разные стороны.
Если говорить о том, что вынесла для себя я — наверное, это прежде всего знания в области научной журналистики. Говоря об этом, я не имею в виду письмо — этот навык, скорее, набирается как раз на практике, в процессе работы. Нам дали в целом важные вехи, принципы этой профессии. Например, у нас преподавала Ольга Добровидова, это просто журналист уровня бог — она прекрасно делает свое дело, пишет для Nature… Она рассказывала нам, как делать расследования. И до сих пор, кстати, для меня это незакрытый гештальт — сделать свое медицинское расследование.
Но и остальные знания тоже были полезными — все это в итоге позволило составить понимание, в какой среде ты находишься, к кому можешь обратиться за помощью, если у тебя есть проект.
В научной журналистике авторы материалов прежде всего опираются на конкретные научные исследования, общаются с учеными, проверяют факты вместе с ними. Критериями качества информации считается статус научного журнала и самого ученого. Работа медицинского журналиста в этом смысле как-то отличается? Что необходимо учитывать в первую очередь, чтобы подготовить корректный материал?
В «Фонде профилактики рака» мы в большей степени готовили интервью, непосредственно общаясь с экспертами. Потом там же я стала писать более развернутые авторские материалы и начала сама разбираться с тем, что является правдивой информацией, а что нет, и как лучше донести факты читателям.
Но в целом, на мой взгляд, глобальное отличие медицинской журналистики от научной в том, что мы не опираемся на научные статьи — максимум на метаанализы и очень крупные исследования. Все остальное — это международные рекомендации, гайдлайны, они включают исследования, которые уже собрали и проанализировали эксперты, сделав выводы по эффективности тех или иных способов лечения. Кроме этого, в них учитываются вред и польза для пациентов в долгосрочной перспективе, финансовые вопросы и многое другое. Это немного другой уровень информации. И это, наверное, главное, к чему я пришла, работая в медицинской журналистике.
С другой стороны, возвращаясь к теме ответственного пациента… Открывая поисковик и введя любое слово, можно наткнуться на большое количество спорной и даже ложной информации. Как обычному пользователю ориентироваться в этом потоке?
К сожалению, если гуглить на русском языке, с большой долей вероятности можно наткнуться на очень сомнительные материалы. Лучший вариант — знать уже проверенные ресурсы, которым можно доверять. Но если вы их не знаете, то первое, что нужно сделать, наткнувшись на статью, проверить, есть ли там источники — ссылки на эту информацию. Если вы проходите по ним и видите, что это, например, ссылки на другие статьи этого же сайта и информация просто циклично крутится в пределах одного ресурса, скорее всего, это нечто странное. Ссылки должны вести на серьезные медицинские источники, чаще всего англоязычные.
Конечно, должен смутить явно продающий контент — статьи, в которых пишут, что сейчас вам за несколько минут расскажут, как все вылечить.
К сожалению, в целом на русском языке пока еще мало информации, построенной на принципах доказательной медицины. Пожалуй, кроме «Просто спросить», «Профилактики Медиа» и еще нескольких медиа, которые иногда пишут о медицине, есть мало хорошего контента. Поэтому в том числе я бы посоветовала читать англоязычные ресурсы. Например, National Health Service (NHS): министерство здравоохранения Великобритании сделало отличный портал для пациентов. Если есть трудности с английским, можно даже воспользоваться онлайн-переводчиком, в последние годы он стал работать гораздо лучше и позволяет понять тексты такого уровня сложности.
Еще могу посоветовать medlineplus.gov — американский сайт для пациентов от Национальных институтов здравоохранения США и uptodate.com/patients — базу медицинских статей для врачей и пациентов по различным тематикам.
А с чем ты связываешь, что качественных ресурсов на русском языке пока так мало? И что может позволить изменить ситуацию?
Очень сложно сказать, возможно, ситуация во многом связана с общим уровнем медицины в стране. Чтобы что-то изменилось, мне кажется, нужно давить со всех сторон. Лично мы, медицинские журналисты, пытаемся обучать пациентов. И именно в этом заключается мой основной долг, как бы пафосно это ни звучало. Наша задача — дать понять людям, что хорошо, а что нет, чтобы потом они приходили к врачам и не боялись задавать им вопросы, почему назначено именно это лечение, не боялись в принципе искать хороших врачей, в конце концов были теми самыми ответственными пациентами и не забивали на свое здоровье.
Например, даже у меня есть друзья, которым я советую врача, а они говорят, например, что он стоит слишком дорого и лучше они найдут подешевле. Люди сегодня не совсем понимают, что эта экономия в конце концов не будет лучше не то что для их здоровья, даже для их кошелька. Ведь в конце концов они пойдут к такому врачу, им назначат кучу ненужных анализов, другие приемы и это выйдет даже в бОльшую сумму.
Мы стараемся освещать в своих текстах в том числе такие вещи, давать читателям полезную информацию, которая позволит им сориентироваться в методах лечения, а также обратить внимание на профилактику. Последнее тоже очень важно, ведь у нас люди очень не любят ходить к врачам заранее, приходят только, когда ситуация становится критической.
Что касается обучения врачей...эта задача нам, конечно, уже не под силу. Единственный вариант, пожалуй, что наши статьи прочитают школьники и когда они пойдут в медицинский вуз, будут использовать в работе несколько иной подход, относиться ко всему более критично.
Но в целом эта проблема приводит нас и к смене системы образования, и системы ОМС, потому что понятно, что при такой нагрузке врачи очень быстро выгорают. Тут вообще очень много условий.
Расскажи, пожалуйста, о своих текущих проектах.
Сейчас я работаю в компании «Севергрупп медицина», это компания, которая владеет сетью клиник «Скандинавия» и «Скандинавия АВА-ПЕТЕР». Конкретно я в последнее время занималась подготовкой большого массива текстов для нового блога. Мы надеемся, что это будет полезный ресурс. Также мы занимаемся внутренними рассылками и помогаем писать тексты для социальных сетей и сайта клиники.
Параллельно мне хотелось бы продолжать заниматься своим самообразованием. Скоро в магистратуре по научной коммуникации откроется новое направление, посвященное коммуникациям в биомедицине. Хотелось бы продолжить ходить на лекции, уверена, там будут классные спикеры. И возможно, мы с коллегами сами сделаем небольшой практический курс для студентов.
Как подчеркивают в Центре научной коммуникации, главной причиной открытия этого направления стал спрос на специалистов — научных коммуникаторов, PR специалистов, журналистов именно в этой тематике. Ты уже непосредственно работаешь в этой сфере, видишь ли ты сама спрос на таких специалистов? Как ты его оцениваешь?
Думаю, что в целом мне очень повезло попасть в эту сферу, потому что, как показывает практика, хороших медицинских журналистов действительно не хватает. Например, даже то, что на меня вышли журналисты, которые являются профессионалами своего дела, и предложили работать, посмотрев на небольшие статьи, может говорить о том, что рынок медицинских журналистов крайне мал. Помимо этого, я знакома с ситуацией и в других проектах. В «Только спросить» тоже есть пул журналистов, но это, в основном, внештатники и редакция достаточно небольшая.
Да, безусловно, есть также люди, которые профессионально занимаются медициной и биологией и по вечерам пишут статьи, с опытом у них это начинает классно получаться. Но они не могут посвятить этому все время. Медицинских журналистов, которые работают фул-тайм, по моему опыту, очень мало. Возможно, это происходит в том числе потому, что нет каких-то образовательных курсов, которые помогают начать успешно разбираться в этой сфере. Медицинские журналисты — штучный товар, это люди, которые долгое время занимались самообразованием. Например, я начинала читать медицинские ресурсы, еще когда не думала этим заниматься.
С другой стороны, мне кажется, что сегодня есть запрос на таких специалистов со стороны клиник, Biotech-компаний. Я надеюсь, что в будущем эта тенденция будет продолжаться. В том числе благодаря новой специализации в магистратуре по научной коммуникации и благодаря тому, что рынок видит, что сейчас появляются хорошие специалисты.
Можно даже привести пример, далекий от медицины. Есть язык программирования Haskell, но «хаскелистов», или иначе людей, которые пишут на этом языке, крайне мало. С одной стороны, рынок желает использовать этот язык в каких-то продуктах, но в то же время он понимает, что специалистов мало, и в итоге отказывается от этой идеи. А люди, которые вроде хотят выучить Haskell видят, что вакансий на рынке нет и это их не мотивирует. Получается такой дедлок. Надеюсь, что с медицинской журналистикой этого не случится и в будущем эта сфера будет развиваться.
