Нужна ли литература в современном мире

И что еще немаловажно — значительная часть людей читала примерно одно и то же. У людей в возрасте 35-50 лет будет почти одинаковый набор обязательных текстов, которые нам кажутся абсолютно очевидными, они формируют общий для всех культурный код.

Сегодня ситуация совершенно иная: чтение, по факту, перестало быть основным каналом, по которому течет информация. Сегодня можно быть прекрасно образованным человеком, не прочитав в своей жизни практически ничего.

Литературный канон

Какими представлениями о литературе мы руководствовались на протяжении почти всей человеческой истории? Во-первых, все читали примерно одно и то же: большой полноводный поток шел от производителей книг, авторов и издателей к читателю практически без изменений.

Основу его составлял, что называется, актуальный литературный канон. Мы привыкли думать, что литературный канон — это что-то неизменное, раз и навсегда. В действительности, каждое поколение читает свой канон, который существенно меняется с течением времени. Скажем, для людей моего поколения и старше Максим Горький был абсолютно обязательным классиком. Сегодня он в лучшем случае классик второго ряда, для следующего поколения он вполне может оказаться маргинальным писателем.

Добавлялись же в этот канон книги, которые либо были награждены большими и важными литературными премиями, либо были отмечены литературной критикой, которая всегда оставалась крайне влиятельной, крайне авторитетной. Именно критика, в сущности, и совершала процесс отбора: что попадет в актуальный канон, что будет читаться — если не всеми, то многими, — а чему место на свалке истории.

У такого представления был глубоко укорененный фундамент, он покоился на системе очень четких и важных представлений о том, что такое культура вообще, как она устроена.

Культура как иерархия

Культура на протяжении всей истории воспринималась как конструкция весьма иерархичная. Мы до сих пор довольно привычно употребляем термин «высокая культура» и «низкая культура», забывая о том, что эта структура не совсем оценочная: дело не в том, что «высокая культура» — хорошая, а «низкая» — плохая.

«Высокая культура» предназначалась для употребления представителями высших сословий. У представителей низших сословий, как правило, не было ни времени, ни возможностей, ни соответствующей подготовки для потребления высокой культуры. Соответственно, «высокая культура» — элитарная, предназначенная для элиты, «низкая» — для плебса.

Тут встает важный вопрос: а кто, собственно, решает, какая культура «высокая», а какая — «низкая»? Ведь культурные объекты поступают к нам без поясняющей этикетки. Для этого существует специальное сообщество экспертов, которые обладают монополией на суждения и точно знают, на какую ступень культурной иерархии поставить конкретный культурный объект. И никто другой не может эту монополию нарушить.

Культура и новый тип элиты

Вышеописанная устоявшаяся конструкция начала разваливаться в начале 80-х годов прошлого века. И для этого было две группы причин: с одной стороны, социальные, с другой — философско-концептуальные.

Основная социальная причина состояла в том, что на американском и европейском небосклоне взошел новый тип элиты.

Как в прежнее время человек становился элитой? Самый простой, естественный и надежный способ — родиться в «правильной» семье. Второй способ был более трудоемким и предполагал некоторые направленные усилия — длинный путь вверх по социальной и культурной лестнице, который мог занять целую жизнь.

Совершенно новым типом элиты стали яппи — young urban professional, молодые городские профессионалы. Их массовое появление в американской жизни было связано с тем, что престижные университеты начали активно давать стипендии для обучения способным молодым людям. Внезапно в стране появилось множество молодых выпускников с хорошими дипломами, с огромными амбициями и с полным правом и возможностью стать новой элитой.

Особенность яппи была в том, что они очень быстро добились успеха. Тот путь по социально-иерархической лестнице, который раньше занимал десятки лет, у них занял от силы лет пять-шесть. И, как следствие, они не успели адаптироваться к традиционным категориям культурного потребления. Эти люди начали взламывать систему соотношений между типом потребляемой культуры и позицией в социальной иерархии. Это было абсолютным новшеством и полным шоком для тогдашнего истеблишмента.

Вторая сторона этого же процесса, концептуально-философская, была связана с появлением и формированием двух важнейших тенденций в европейской мысли второй половины 20 века, а именно постструктурализма и постмодерна.

Смерть автора

«Медиа транслирует те идеологические принципы, которые адресат считывает в соответствии с кодами, берущими начало в его социальном статусе, уровне образования и актуальных настроениях в обществе», — Умберто Эко, «К вопросу о тактике ведения семиологической партизанской войны», 1967 год.

Эта мысль, написанная задолго до появления поколения яппи, сформировала целую новую эпоху. Умберто Эко имел в виду, что важно не то, что написано в тексте, что хотел сказать автор, но важно лишь то, что читатель может прочитать. Так, объект, относящийся к высокой культуре, например, роман «Анна Каренина» может быть прочитан как бульварный роман о несчастной любви самого низкого пошиба.

Как учит нас философ Ролан Барт: «Автор умер». В тот момент, когда книга выходит из печати, автор теряет над ней какую-либо власть. Сейчас даже нельзя сказать, что автор лучше знает, что он написал — нет, лучше знает каждый отдельный читатель.

Более того, у читателя сейчас появился «голос». Читатели получили возможность высказывать свое мнение публично. Мы все пишем в соцсетях, оставляем отзывы на сайтах магазинов. И люди совсем не стесняются высказываться на тему, например, классики. Им больше не стыдно признаваться, что они что-то не читали или им что-то не понравилось. Они не боятся высказывать свое суждение, мнение и интерпретации.

Действительно, мы привыкли смотреть обзоры на стиральные машины, рестораны и отели, почему мы не должны смотреть отзывы, например, на Достоевского? Нам же нужно знать, во что мы собираемся инвестировать свое время.

Еще одна важная вещь — современный человек читает книгу вне контекста, не понимая про эту книгу примерно ничего. Он может сказать, что Андрей Платонов плохо владел русским языком, а Брэм Стокер паразитирует на фильме «Сумерки».

Распался канон и распался контекст — люди теперь читают тексты как они есть, не видя и не зная, что стоит за литературным произведением. Роман о Румынии периода Чаушеску они прочитывают как антиутопию, фантастику, не считывая исторический контекст.

Кризис жанра

Параллельно со всем этим происходит еще один увлекательный процесс — распад жанровой системы. Со времен Аристотеля, который и придумал всю эту жанровую конструкцию, существует представление о том, что литература делится на сорта — и некоторые ее виды лучше, чем другие. «Лучше» в смысле выше, тоньше, обращенные к лучшему в человеке.

В этой конфигурации развлекательные жанры типа детектива, хоррора, любовного романа и так далее относились к категории низкой литературы.

Тут показательна история про журнал The New Yorker и Стивена Кинга. The New Yorker на протяжении 50-х — 80-х был абсолютным авторитетом в вопросах культуры. Все это время его возглавлял Уильям Шон — очень важный человек для американской журналистики, его считали эталоном хорошего вкуса. Когда в начале 80-х годов Стивен Кинг со своим невероятно успешным романом «Противостояние» стал всеамериканской звездой, его, конечно, хотели напечатать в The New Yorker, но главный редактор категорически этому воспротивился, считая, что это бульварная литература, недостойная внимания.

Уже к концу 80-х журнал перестал приносить доход и стал катастрофически убыточным, а Уильям Шон ушел с поста главного редактора. Стивен Кинг же в 2003 году получил премию National Book Award за выдающийся вклад в американскую литературу — это премия, которой удостаиваются живые классики.

В 2004 году бывший младший редактор журнала New Yorker Джон Сибрук, тот самый, что предлагал напечатать рассказ Стивена Кинга, написал книгу «No brow». Основная идея этой книги в том, что культура давно перестала делиться на «высоколобую» — «high brow» и «плебейскую» — «low brow».

Распад канона

Еще одна вещь, которая происходит с нами прямо сейчас — это распад глобальной систематики. Например, по состоянию на 2000-й год ассортимент самого большого книжного магазина в нашей стране, «Дома книги» на Новом Арбате в Москве, составлял порядка 200 тысяч наименований книг. Фактически, для обычного человека 200 тысяч наименований были потолком, до которого он мог дотянуться. Понятно, что это гораздо больше, чем любой может прочесть за свою жизнь. Тем не менее, это был ограниченный выбор.

Google считает, что сейчас в мире существует 137 миллионов 165 тысяч книг. И эта цифра ежесекундно растет. Конечно, не все, но большая часть этих книг доступна каждому из нас прямо сейчас. Это число постоянно прирастает оцифрованными старыми книгами и новыми, которые регулярно издаются. Плюс к этому существует множество платформ, где пользователи могут разместить свою книгу, не прибегая к издательствам.

Каждый день нам становится доступно все больше и больше книг, а это значит, что любая систематика рушится. Не то что прочитать, а даже просто промаркировать весь этот объем не представляется возможным. Вся наша систематика становится крайне фрагментарной — мы имеем представление только о маленьком кусочке книжного мира.

Мойзес Наим в своей книге «Конец власти» пишет, что мы параллельно живем во время нескольких революций. Цифровая революция — лишь одна из нескольких. Сейчас совершается еще и революция множества, когда объектов становится очень много, слишком много. И цифровизация делает это множество бесконечно производимых книг достижимым.

В этой связи происходит распад единого канона — вещь, в принципе, вполне естественная. Мы уже не можем делить людей на своих и чужих, обмениваться цитатами и ссылками на литературные произведения. Это невозможно, ведь сегодня все люди читают совершенно разные книги.

Происходит и распад всей системы авторитетов. Стремительно снижается авторитет литературных премий. Самая эффективная в этом смысле британская Букеровская премия вот уже третий год практически не дает прироста в продажах. Люди перестают верить премиям и на них ориентироваться.

Происходит абсолютная девальвация профессии критиков. Их авторитет сейчас ничтожен. Раньше, если какой-то критик объявлял произведение гениальным и выдающимся, было стыдно признаться, что лично тебе оно не понравилось. Сейчас же мнение этих экспертов не имеет никакого значения.

Как люди выбирают книги сегодня

Как же читатель выбирает книгу в сегодняшнем пространстве? На что он ориентируется, если премии не работают, критиков никто не слушает, единая повестка распалась, систематики нет, жанров тоже, скорее, нет, а понятие классики обесценилось?

Во-первых, это издатель. Мы привыкли, что издатель — это такой небожитель, который решает, быть книге или не быть. В ситуации, когда книга прекрасно может существовать в электронном виде, издательство становится, скорее, брендом-производителем, на который читатель ориентируется. В России таких издательств не очень много: в первую очередь, «Манн, Иванов и Фербер», бутиковое издательство «Фантом-пресс», «Альпина Паблишер» и ряд других.

Казалось бы, самое очевидное, на что можно ориентироваться — это имя автора. Но статистика говорит о том, что 36% посетителей американских книжных магазинов и 32% российских просто не запоминают имена авторов понравившихся им книг.

Хороший книжный магазин, как правило, независимый, тоже может стать очагом экспертизы. Почему независимый? Большому сетевому магазину в общем-то все равно, придете вы к нему еще раз или нет. Маленький же магазин очень постарается продать вам что-то такое, что вам обязательно понравится, чтобы вы пришли еще.

Очень часто люди ориентируются на выбор блогеров — книжных, культурных, каких угодно. Огромное число людей подвержены влиянию селебрити. Компетентность селебрити, естестественно, совершенно при этом не важна.

Нам, людям другого поколения, это принять, конечно, трудно, но это реальность, в которой мы теперь живем.