Я думаю, что мы все знаем и даже где-то глубоко в душе уверены, что русские по-особенному креативны. Как гласят определения в словарях, креативная личность интуитивно чувствует, что нужно для создания новой идеи и решения крупной задачи, она умеет добавить одну деталь и перевернуть все вверх ногами, придумать принципиально новое или разобрать и сложить по-новому уже нечто привычное, она умеет разбивать стереотипы и так далее.
Мне кажется, это просто описание нас в повседневной жизни. Эта наша повседневность обычно зашкаливает и выходит за рамки разрешенного. В российской реальности многие креативные решения вокруг вещей и технологий направлены на нарушение правил. Я могу рассказать о своей сфере исследования — городские инфраструктуры и счетчики коммунальных услуг. В советское время счетчики электричества скручивали, а сейчас можно посмотреть множество инструкций на YouTube, как сделать нечто подобное со счетчиками воды и тепла.
Наша креативность, конечно, не ограничивается только бытовыми проблемами – мы также все гордимся изобретательностью русских механиков, инженеров и мастеров-самоучек. Иван Кулибин, придумавший водоход, лифт и механический протез, Игорь Сикорский, создавший модели водомоторных самолетов, Николай Басов и Александр Прохоров, который изобрел квантовый генератор. Также есть выдуманный Левша с подкованной блохой. Что интересно, многие из этих проектов так и не превратились в продукты массового использования в России. При этом они дорабатывались в других странах и уже оттуда в готовом виде попадали обратно к нам. Например, Игорь Сикорский в принципе эмигрировал в Штаты и там занимался развитием своих моделей самолетов. Транзисторы, диоды, радиопередатчики, лазер — ни один из этих примеров не известен миру как российский продукт.
Как сказал один из героев моего рассказа сегодня, «Сделано в России — это плохой бренд». В магазинах техники сложно найти привлекательные продукты с надписью «сделано в России». Наверное, такая надпись есть на автомате Калашникова.
Так почему у нас в стране так много креативных людей и классных изобретений, но мало продаваемых технологий?
Ответить на вопрос можно по-разному. Во-первых, можно посмотреть на готовность российского общества в целом принимать технологии и оценить, насколько граждане в стране готовы к инновациям. Так поступили наши коллеги из МГУ и Шанинки — они попытались опросить граждан и узнать, как те относятся к изобретениям. Ведь вполне может быть так, что, пока крупные ученые обсуждают, как будет развиваться страна дальше, люди в российской глубинке вообще не хотят жить в придуманном кем-то хай-тек мире.
Также есть смысл посмотреть на людей, которые сами занимаются разработкой технологических продуктов в нашей стране. Одно из таких исследований исторически сделал американский историк российской и советской науки — Лорен Грэхем, профессор MIT. Историческими примерами он показывал, как много у нас в стране изобретателей, разработчиков, но как мало у них возможностей эти изобретения продавать.
Недавно издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге выпустило книгу «Фантастические миры российского хай-тека». В этой книге мы попытались посмотреть на то, чем сегодня занимаются разработчики внутри своих лабораторий и в компаниях. Несколько лет назад при поддержке корпорации «Роснано» мы как раз задались вопросами: «А что, собственно говоря, делают российские разработчики? О чем мечтают? К чему стремятся? Отличаются ли они от своих коллег из технологически развитых стран Востока и Запада? И нет ли у российских разработчиков неких особых примет?»
Истоки исследования
Изначально наше исследование вполне имело практическую направленность, полностью заданную спонсором исследования. Корпорация «Роснано» в тот момент верила в концепцию Макса Вебера и хотела проверить, насколько в новой постсоветской России мы можем увидеть ростки протестантской этики, о которой Вебер писал в начале 20 века. Напомню, немецкий социолог рассуждал о том, что такие страны, как США, процветают потому, что в протестантизме добросовестный и усердный труд ради собственного блага является добродетелью. А количество заработанных денег выступает индикатором близости к богу. То есть хорошо работаешь — значит, правильно живешь.
Советская же традиция указывала на то, что работать нужно на благо общины. А жажда личной наживы всячески порицалась. Для одних в этом были истоки русского особого пути, для других — экономический тупик и тормоз предпринимательской инициативы.
Но казалось, что в реалиях рынка 90-ых годов мы должны были увидеть появление в нашей стране все больше людей протестантского типа. И менеджеров «Роснано», конечно, интересовало, насколько условный российский инженер, креативный, способный создавать изобретения, может со временем превратиться в условного нового Джобса. И наша задача состояла в том, чтобы выяснить это.
Ход исследования
Команда из Европейского университета провела качественное социологическое исследование: мы собрали порядка двухсот интервью из четырех регионов страны, чтобы понять, чем живут и о чем мечтают российские технологические предприниматели. Под ними мы решили понимать людей, которые способны выводить продукты на рынок. То есть они занимаются анализом рынка и потребностей, умело работают с рисками, а также разбираются в маркетинге и продажах.
От редакции: В тексте, опубликованном от 17.06.2019, до 19.06.2019 стояла неправильная фотография спикера. Приносим извинения за произошедшую ошибку перед коллегами.
Мы говорили с представителями малого и среднего бизнеса, которые работают в сфере высоких технологий, – с руководителями, либо основателями, либо сооснователями стартапов. Брали из тех сфер, которые напрямую завязаны на материальной инфраструктуре – к примеру, машиностроение и нанотехнологии. Но сознательно исключили IT из исследования, считая, что IT в меньшей степени завязаны на материальных вещах. «Айтишнику» проще эмигрировать со своими разработками, чем тому, кто занимается машиностроением.
Большинство из тех, с кем мы говорили, оказались учеными. Они работали и работают до сих пор либо в университетах, либо в структурах при РАН и при этом пытаются создать инновационное предприятие.
Отправились мы в самые продвинутые с точки зрения инновационного развития города России: Петербург, Новосибирск и Казань. Пропустили только Москву. То есть то, о чем мы рассказываем в книге, может быть лишь верхушкой айсберга ситуации в стране в целом.
Также мы собирали интервью в других уголках мира, чтобы накопить материал для сравнения. Мы хотели понять, насколько и как коллеги оттуда отличаются от наших технопредпринимателей. Мы отправились в страны, в которых развито предпринимательство, но оно явно далеко от веберовской модели с протестантской этикой: Тайвань и Южная Корея. А Финляндия, в которой мы тоже поработали, выступила примером чисто веберианского типа.
Как проходила работа
Мы начали исследование осенью 2011 года и после 40 первых интервью поняли, что в ответах на вопросы собеседники проговаривают ценности, но не говорят о практиках. Практики — это то, как человек живет в повседневности. Люди их очень часто не осознают. Задавая прямые вопросы, мы получали набор оговариваемых в сообществе ценностей и бизнес-презентацию компании. Поэтому мы начали приходить к предпринимателям и спрашивать у них про их жизнь: что любили в детстве, какие отношения с родителями, как воспринимали успехи. Это называется биографическое интервью.
На основе этих данных мы выделили характерные черты для представителей малого и среднего бизнесов в четырех странах. Это было первое большое кросс-культурное исследование в России за последние 25 лет, при этом выполненное на российские деньги.
«Обличать и лицемерить»
Собрать данные было сложно, но еще сложнее оказалось их интерпретировать. Мы думали сделать это с помощью генеалогии Фуко. Ее применял наш руководитель, профессор Европейского университета Санкт-Петербурга Олег Хархордин в своей книге «Обличать и лицемерить». Она стала своеобразным стартовым программным документом нашего исследования. В тексте автор рассказывает о том, как формировалась личность в советском союзе. Этот процесс проходил с помощью публично-обличительных техник, через коллектив и с помощью горизонтального надзора среди равных по статусу. То есть самое главное значение в советское время имели такие вещи, как «товарищ», «коллектив», «отлучение» и так далее.
Если переносить эти аргументы к нашим героям, отечественным разработчикам, то мы предположили, что, наверное, эта группа должна стать одной из первых, в которых мы найдем свидетельство ослабления советских практик. И кто быстрее других начнет разделять практики Вебера.
То есть мы считали, что переход к любому предпринимательству должен быть связан с отказом от веры в мнение коллектива (отказом в обличении себя делами, ценность которых оценивают твои товарищи) и приятием практики познания себя через объективные критерии (желание самости, самоутверждения). Кроме того, деньги могли бы стать для них мерилом успеха личности, как это мы наблюдаем в странах с высокими темпами научно-технологического развития.
Чем живут российские технопредприниматели?
Как показало исследование, наши предприниматели хотят не только и не сколько зарабатывать деньги, как мы того ожидали. В рассказах они говорили о желании быть прежде всего учеными и заниматься развитием технологий ради вдохновения и кайфа от творчества. Как говорил один из собеседников, «конечно, я могу заниматься всякой ерундой, но “штырит” меня только от задач вселенского масштаба». Многие собеседники говорили, что у задач, которые они решают, не должно быть потолка. И если не уносит, если не нравится настолько, что забываешь про все на свете, то зачем вообще заниматься этим делом?
В книге «Понедельник начинается в субботу» братья Стругацкие, конечно, хорошо ухватили эту мотивацию. Понедельник вообще никогда не заканчивается, если у тебя есть в голове много идей, а вокруг — движуха людей с такими же головами. И Стругацкие, как оказалось, были одними из любимых детских авторов у многих наших собеседников в России. Как и герои Стругацких, российские инноваторы нередко жили и трудились для других, решая проблемы мирового масштаба и исправляя человеческие недостатки. Как они говорили, мы делаем хорошее для мира.
Интересно, что в книге человеческий обычный мир появляется только в самом начале повествования, а потом он исчезает и для героя, и для читателей. По сюжету, ученые-маги создают фантастические вещи, которые нужны для человеческого счастья, но при этом почему-то абсолютно не ставят перед собой задачу сделать их доступными для обывателей. То есть магия делается потому, что волшебники решили ее делать, потому что это интересно, нескучно и от этого можно получить кайф, а не потому, что в мире простых людей сформировался определенный запрос.
В чем выражается само вдохновение?
Во-первых, любовь не к продукту, а к самой разработке. Английское выражение «work in progress» очень хорошо передает суть разработки. То есть вещь и процесс одновременно. Если сам разработчик их не любит, то кто, кроме него, сможет это сделать? Никто, как говорили наши собеседники.
Второй элемент — это остаточные механизмы советского восприятия себя. Чаще всего нам рассказывали, как при оценке разработки имело значение мнение коллег: «Это они должны оценить, крутая у меня разработка или нет». В такой ситуации вопрос, а надо ли выпускать проект на рынок, просто не возникает.
В-третьих, желание сделать великое, оставить след в истории и познать мир с помощью своей разработки. Поскольку познание — это сложная и долгая вещь, разработка часто так и оставалась разработкой, а создатель бесконечно дорабатывал ее детали.
Чем творчество плохо?
Плохо оно не само по себе, а его направленность. Российские предприниматели упивались научно-техническим творчеством самим по себе, а не потому, что из этого можно было извлечь выгоду. В Азии, например, особенно в Тайване, в технологический сектор обычно шли самые обычные люди, которые закончили провинциальный вуз. У них не было научных степеней, зато они знали, что нужно людям в обычной жизни, и были нацелены на прикладной результат.
У нас же, как шутили внутри исследовательской команды, было слишком много Кулибиных, но не было Эдисонов. Люди любили придумывать великие идеи и интересные вещи, но эти вещи, если и появлялись в материальном выражении, то оказывались в единичном экземпляре. Сами предприниматели любили показывать свои наработки коллегам-ученым на конференциях, но в массовое производство продукты выпускали редко. А ведь единичные вещи и правда могли быть прорывными.
Кто виноват и что делать?
Как так вышло, что у наших изобретателей желание вдохновляться и изменять мир «ушло в себя»? Можно вывести большой список факторов и причин. Например, еще в советское время на плакатах писали: «надо развивать научно-техническое творчество среди детей и молодежи». Конечно, надо, никто не спорит, но о каком конкретно творчестве мы говорим?
А можно ли что-то сделать, чтобы разорвать круг обреченности на замкнутое творчество и вдохновение? Первый и самый простой вариант: ничего не делать. В чем проблема с таким творчеством? Давайте оставим все как есть, мы будем давать миру новаторские идеи, изобретателей-эмигрантов, а они нам в ответ — продаваемые продукты на полках магазинов.
Второй вариант — надо начинать с детей и кружкового образования. Мало продвигать идеи научно-технического творчества среди детей — нужно сразу ставить задачу индивидуализации успеха каждого ребенка и коммерциализации сделанного своими руками. Необходимо воспитывать людей, которые будут способны довести научные разработки до готовых проектов.
Но где взять педагогические кадры, которые смогут воспитать не творцов, а деятелей? Дело в том, что существующие педагоги прошли через опыт обучения в том самом университете, где до сих пор сидят учителя-предприниматели со своим творчеством и желанием познавать мир. Вырваться из среды творчества и кайфа просто невозможно, если там делается наука. Попав в университет, студент может навсегда присоединиться к вечным понедельникам.
Первый вариант нам не нравится, а для второго нужно вообще все поменять. Мы прекрасно знаем по собственному опыту, что очень сложно поменять стиль или образ жизни. С конца 90-ых годов мы дружно повторяем слова «прибыль» и «деньги», но от этого они не появляются.
Три способа изменить практики
Еще более сложный вариант — использовать культурную матрицу для других целей. Американский философ и профессор Беркли Хьюберт Дрейфус раскрывает три способа замены практик в повседневной жизни. Первый называется артикуляция. В этом случае неявная практика замечается, проговаривается, артикулируется и таким образом становится видимой и очевидной. После артикуляции, считая практику правильной и хорошей, мы можем ее насаждать и распространять. А плохую можно высмеивать и вытеснять. В качестве примера автор приводит 60-ые годы и программу Кеннеди по космической гонке против Советского Союза. Как показывает Дрейфус в работе, президент США артикулировал традиционную, но немного забытую к тому времени идентичность американцев как первопроходцев, пионеров, инноваторов. В итоге, соревнование за космос вернуло американцам осознание самих себя, место, признание в мире и критерии оценки своей ценности. То есть Кеннеди не только проговаривает новую интерпретацию старого самопонимания американцев, но и популяризирует это понимание. Так в 60-ые годы инженеры-естественники становятся всеобщими героями, а нация богобоязненных протестантов преображается в, как называет ее Дрейфус, космическую расу.
При втором способе — реконфигурации — практика, которая ранее была незначительной на фоне более доминантной, выделяется некоторой группой как положительная и особенно ценная. Она пропагандируется, развивается и насаждается как центральная сначала для конкретной группы, а потом и для всего общества. В качестве примера можно вспомнить движение за права женщин. В отличие от случая с Кеннеди, в феминистском движении никогда не было четко очерченного проекта, который артикулировал бы проблемы гендерного равенства или определял единственно возможную идентичность женщин. И внутри феминистского движения были и есть разные группы, которые выражают разные интересы не только женщин. Как показывает Дрейфус, именно с помощью заимствованных практик, когда ты берешь некую практику и переносишь на деятельность внутри своей группы, это становится материалом для перестройки жизни сначала самих женщин, потом американского общества в целом, а потом и всего мира.
При третьем способе — заимствовании — предлагается положительную практику активно распространять и переносить на разные пространства и действия группы. Тут Дрейфус обратил внимание на современные технологии и Интернет. Он пытался показать, как из маргинальной практики жизнь онлайн превращается в центральную. В нашей жизни есть много несерьезных практик, и обычно для таких действий нет рациональных оправданий. Те, кто первыми сидел в Интернете, тоже занимались чем-то несерьезным, но со временем это дело начало заниматься центральное место в жизни.
Такие изменения с помощью заимствования, артикуляции и реконфигурации являются историческими — они приносят очень значимые перемены в наш стиль жизни, не являясь при этом радикальными. И не ощущаются, как нечто оторванное от повседневности. Они доступны каждому в любой день и при любом взаимодействии с людьми и вещами. В такие моменты мы и ощущаем себя теми, кто способен переоткрывать мир, людей и себя.
Как построить общественное благо
Если вернуться к российским предпринимателям, мы также можем подумать про возможное изменение практик всеми указанными путями. В начале нужно только решить, насколько считать кайф от творчества и вдохновение пороком или достоинством изобретателей. Если следовать логике модернизации, то, наверное, тяга к творчеству и вдохновению ради них самих – это явные пороки. Они привели к тому, что у нас в стране нет продаваемых продуктов. В таком случае мы должны артикулировать, реконфигурировать и убрать практику, захлестнувшую наших предпринимателей, – практику вдохновения.
Но остается и третий вариант — увидеть во вдохновении не порок, а достоинство. Предприниматель — это ведь тот, кто способен увидеть, почувствовать и понять аномалию в повседневности. То есть увидеть некое раздражающее несоответствие в своей сфере деятельности. В принципе, любой человек способен видеть досадные детали в своем мире. Но предприниматель может и увидеть аномалию, и артикулировать ее, и встречаться с разными людьми, рассказывая про свое видение ситуации, и заимствовать для себя практики из смежных областей. Так и создается инновационный продукт, способный изменить наше понимание себя и мира. Дрейфус в своей работе приводит в пример компанию Apple и Стива Джобса, который появлением персональных компьютеров поменял наши представления о централизованных программах и способах организации вещей и данных.
Получается, что предприниматель оказывается не просто изобретателем или коммуникатором. Он в большей степени переоткрыватель новых миров, восприимчивый к наличию аномалий в этой жизни. Для него привычка и рутина уходят – остается увлеченность новым видением мира.
Вероятно, что проблем с чувствованием и видением аномалий у российских технопредпринимателей не было никогда. Это умение явно отличает их от коллег из других стран. Без вдохновения не будет увиденных аномалий и интересных новаторских идей. Возможно, именно во вдохновении скрываются шансы на будущий успех нашей страны, если мы говорим об инновационном секторе. Конечно, жизнь в России от этого вряд ли станет лучше и комфортней, но она точно перестанет быть прежней. И в таком мире творчество и понедельник по субботам вполне могут стать национальной идеей, той миссией, которая отличает нас от других и которую мы все российским обществом пытаемся найти. А коммерциализацией пусть занимаются другие.
Как построить на этой базе не личное, а общественное благо и счастье — этот вопрос остается открытым.
