Вы работали в Германии в течение года в рамках стипендиальной программы Фонда имени Александра фон Гумбольдта. Расскажите о ней подробнее.
Программа длится чуть более года: она начинается с двух-трех месяцев языковой подготовки, месяца образовательного семинара, а затем на протяжении 11 месяцев вы находитесь у принимающей организации. В течение этого времени вы реализуете тот исследовательский проект, с которым подавались на стипендию.
Тот исследовательский проект, который выполняла я, более академического плана, он посвящен исследованию практик научной коммуникации в России. Но в целом там встречались и очень практикоориентированные проекты формата обмена опытом. При этом у любого проекта есть два главных условия: во-первых, он должен быть связан с профессиональной деятельностью стипендиата и способствовать его профессиональному росту. Для меня это условие было простым, поскольку я всю жизнь в той или иной форме занимаюсь научной коммуникацией, и мне как раз не хватало академического бэкграунда, его попросту негде было взять в России.
Во-вторых, необходимо было объяснить, почему мы хотим делать этот проект именно в Германии, а также каким образом он послужит развитию двухсторонних немецко-российских отношений. Здесь тоже есть что показать: Университет ИТМО и Университет прикладных наук Рейн-Ваал (Rhine-Waal University of Applied Sciences) подписали рамочное соглашение о сотрудничестве, которое в том числе предполагает студенческий обмен и многое другое. В какой-то форме это сотрудничество существовало и раньше через моего научного руководителя профессора Александра Гербера, но за время моего пребывания там оно расширилось.
Кроме того, я также успела поработать в Дублинском городском университете, так как в рамках стипендии в течение года есть возможность совершить рабочую поездку и в другой университет Европы. В результате возникли связи с Дублинским университетом, а также сотрудничество с университетами в соседней с Клеве Голландии. Так что стипендиальная программа — отличная возможность расширить связи своего университета за рубежом. Фонд Гумбольдта изначально ориентирует стипендиатов на то, что их сотрудничество с Германией продолжится, так что и мы в будущем планируем развивать совместные научные проекты. Сейчас мы находимся на стадии подготовки, это дело небыстрое: нам необходимо найти подходящую возможность, чтобы подать заявку на грант, а потом ждать одобрения.
Вообще профиль программы очень широкий, здесь можно встретить абсолютно разных людей — от архитекторов до юристов и специалистов по профильной переподготовке компании Kärcher. И это здорово, потому что в обычной жизни вы вряд ли с ними встретитесь, а здесь очень большой простор для общения — причем с самыми лучшими из каждой области: конкурс во всех странах (участвуют США, Россия, Китай, Индия и Бразилия) очень высокий. Кроме того, успеваешь хорошо узнать Германию: в рамках образовательной программы мы посетили, например, Deutsche Bahn, обе палаты парламента и Конституционный суд Германии, а в завершении встретились с Ангелой Меркель. После этой встречи, кстати, я попала на ужин с президентом фонда Гумбольдта Гельмутом, который оказался ее давним знакомым и в красках рассказывал, что она варит чудесные супы, а ее коронное блюдо — картофельный суп. Вот это было неожиданно и мило.
Как строилась ваша работа в течение года?
Выстраивать работу помогает научный руководитель, при этом каждый стипендиат планирует ее сам. Я сразу запланировала для себя огромный объем работы. Мое исследование включало несколько больших фрагментов: во-первых, я хотела сделать обзор практик научной коммуникации в России, изучить, как выглядит этот рынок. Для этого необходимо собрать информацию не только из литературы (ее попросту нет в целом ряде аспектов), но и непосредственно у людей, участников рынка. Например, мне нужно было составить карту лекционной активности. В какой литературе можно это найти? Рынок только развивается, поэтому основная работа строилась именно на общении с его участниками — с «Эволюцией», «Курилкой Гуттенберга», Информационным центром по атомной энергетике, наиболее активными лекторами.
Кроме того, я запланировала медиаисследование по освещению науки в российских СМИ. По нему готова методология, работу над самим исследованием мы сейчас выполняем вместе с магистрантами в Центре научной коммуникации. До поездки в Германию у меня не было навыков для того, чтобы делать методологию исследований, там я эти знания получила. Теперь, когда методология полностью готова, работу над проектом можно делать и здесь, продолжая общаться и обсуждать результаты вместе с коллегами в Германии и Дублине.
Были мысли и об исследовании лидеров мнений в научной коммуникации, просветителей, но я совершенно не знала, как к этому подступиться. А в ноябре прошлого года состоялся слет просветителей, где такое исследование фактически провел Виктор Вахштайн*. Значит, мысль была очень правильная, раз такие титаны социологии науки решили ей заняться.
Для меня прежде всего было важно консолидировать среду. Поэтому в течение этого года я постоянно писала колонки, старалась максимально делиться той информацией, которую я получаю. И я надеюсь, что каким-то образом моя работа помогла формированию сообщества в сфере научной коммуникации в широком смысле. Кроме того, я смогла заложить основы исследований, которые мы сейчас продолжаем в Университете ИТМО. И это тоже очень важно. По факту в каком-то смысле я сделала меньше, чем планировала, в каком-то — больше, но в целом результатами я довольна.
Виктор Вахштайн*
А как проходит внешняя оценка проектов?
По итогам работы в рамках стипендиальных программ Фонда имени Гумбольдта вам не надо сдавать никакой отчет. Вам нужно только подать форму обратной связи, в которой вы рассказываете, как прошла ваша стипендиальная программа, что запомнилось и понравилось, а что нет. Как бы странно это ни звучало, формального отчета действительно нет. Но все это делается не потому, что кураторы программы — любители благотворительности. На самом деле эти стипендии очень высококонкурентны и они предполагают, что люди, которые смогли туда пройти, сами лучше знают, что им надо делать, поэтому нет смысла их контролировать.
В России в последнее время все очень увлеклись отчетами: на каждую запятую необходимо предоставить отчет, потратив как можно большее количество бумаги. Но ведь по факту количество листов бумаги никак не связано с качеством работы. И здесь, возможно, возникает даже обратная корреляция: претендовать на деньги будут только те, кто готов писать по сто листов отчета. Фактор доверия к компетенциям ушел на дальний план при выделении финансирования.
При этом я, безусловно, не говорю, что надо выпускать всех в чистое поле. Разумеется, нет. Но есть баланс, при котором вместо ста листов можно написать три страницы осмысленного текста с конкретными результатами. И это, мне кажется, работает и в отношении ученых. Система, основанная на доверии к компетенциям, безусловно, может давать сбой, но она не менее надежна, чем система с сотнями листов отчетов, зато экономит кучу ресурсов самого исполнителя и позволяет не нанимать якобы контролирующих работу бюрократов.
Если продолжать тему глобального опыта, чему еще SciComm России может поучиться у Германии? Ведь там этот рынок развивается уже давно, взять хотя бы тот же крупнейший агрегатор Германии IDW, который сейчас является самым успешным агрегатором научных новостей на национальном языке. С его основателем Йозефом Кёнигом вы ранее уже делали большой материал.
Самый главный опыт, который я получила, — это осознание того, что нет никаких готовых решений. Ничего нельзя взять и перенести «как есть», и даже лучше этого не делать. С другой стороны, за высказыванием «нам нужно свое» часто кроется мысль, что «ничего чужого нам не надо». И это тоже неправильный подход. Чтобы собрать что-то свое — стоящее и современное — нужно знать очень много разного «чужого» и разбираться в том, как это работает и почему. А также разбираться в своей среде, социуме, чтобы подстроить под него систему. Вот тогда будет результат.
Простой пример: научная коммуникация в Германии и Голландии. Казалось бы, братья навек, какие уж тут различия? Да, у них много общих черт, но есть и много очень разных проблемных моментов. Например, как стимулировать ученых разговаривать с публикой, вывести их из «башни из слоновой кости»? В Голландии с этим все хорошо, это суперэгалитарная страна, где люди ездят на велосипеде, даже если у них в гараже стоит «Мерседес». Потребность показать свой достаток здесь отсутствует совершенно, поэтому нет и профессорского снобизма, они готовы говорить с кем угодно.
Профессора в Германии немного другие. Они имеют статус государственных служащих, пожизненную позицию, потерять которую можно только при очень серьезных этических нарушениях. Эта идея пожизненной позиции рассматривается как важный фактор обеспечения академических свобод. Профессора видят служение обществу в том, что они дают ему свое непредвзятое экспертное мнение, и справедливо гордятся этой ролью. Но тут вы уже чувствуете «башню», да? Им не так просто объяснить, что разговор с обычными людьми — такая же их обязанность. Хотя понятно, что это некое обобщение, и есть много прекрасных ученых, которые свободно читают лекции, например, школьникам или пенсионерам в Клеве.
Но, с другой стороны, в Голландии не так просто убедить профессоров заниматься предпринимательской деятельностью, начинать стартапы и спиноффы. Потому что это социально не принято. Там существует мнение: «Профессорам и так платит государство, так зачем им заниматься бизнесом, разве им чего-то не хватает?» Преодоление этой проблемы также отчасти входит в зону ответственности научных коммуникаторов: мне о ней рассказали коллеги-педагоги магистратуры по научной коммуникации Технического университета Делфта.
Это два маленьких примера, которые показывают, насколько сильно может отличаться ситуация даже в, казалось бы, похожих странах. И для России тоже все должно быть индивидуально. Пока про взаимоотношение науки и общества внутри России мы знаем очень мало. Поэтому так важна социология науки. Нам нужно понять, каков это человек — российский ученый. От которого хотят и написания грантов, и предпринимательства, и просветительства. В зарубежных научных публикациях, безусловно, вы не найдете ответа на вопрос, кто же он такой — российский ученый 2000-2010 годов. Поэтому многие программы вводятся, а потом не работают: государство не понимает, на какую почву оно их сажает. Чтобы работать качественно, нужно изучать и себя, и чужой опыт.
При условии, что рынок научной коммуникации нов и очень динамичен, насколько различные программы, например, образовательные, могут успевать за ним?
Я не думаю, что такая проблема актуальна для образовательных программ по научной коммуникации в России. Почему? Потому что наша магистратура сейчас настолько молодая, что просто не успевает закостенеть.
Во-первых, люди, которые ей занимаются, очень вовлечены в российский и глобальный рынок, они очень активны в плане самоподготовки и переподготовки, а также в исследовательских проектах. А во-вторых, дефицит педагогических кадров привел к тому, что здесь преподает много практиков. Отчасти это может рассматриваться как проблема, но с другой стороны, это прививка от того, что эта программа может устареть. Ведь если к нам, например, приезжает продюсер «Постнауки» Анна Козыревская, она же не будет рассказывать сегодня то, что она рассказывала в прошлом году, если что-то с тех пор изменилось.
Сейчас мы совершенно точно выпускаем людей не для академии, а для практической работы. Более того, многие выпускающиеся магистры уже работают в компаниях и делают собственные проекты. Пока рынок не насыщен, пока он растет, программе необходимо быть живой, динамичной и связанной с практикой.
Но ей также нужно постепенно наращивать и академические дисциплины. И это происходит. На мой взгляд, это и есть органичное развитие и пример того, как правильно оценить текущую ситуацию. Это решение не в стиле карго-культа «раз там так делают, то и нам надо», а с учетом реальных возможностей и потребностей рынка.
Сейчас вы продолжаете работу над несколькими исследовательскими проектами. О чем они?
Исследовательский проект, который был начат в Германии и продолжается теперь в Центре научной коммуникации, посвящен освещению науки в российских СМИ ненаучного профиля. Это пять самых читаемых интернет-СМИ и пять самых читаемых бумажных СМИ, мы берем публикации за последний год и смотрим по трем ключевым темам («биотехнологии», «ядерная энергетика» и «изменение климата»), в каком ключе популярные СМИ их освещают. Для этого делается контент-анализ, с этой целью мы уже начали сотрудничество с Анной Смоляровой, доцентом Высшей школы журналистики и массовых коммуникаций СПбГУ, которая владеет этим методом, но до этого не занималась исследованиями науки в СМИ. В России, конечно, ведутся исследования медиа, но ни одно из них, насколько мне известно, не касалось науки, поэтому это первый проект в стране такого плана.
Кроме того, сейчас продолжается исследование рынка корпоративной научной коммуникации. И в прошлом году, и в этом оно делается вместе с ассоциацией АКСОН. Но именно в этом году оно будет готовиться в Университете ИТМО. Мы усовершенствовали методологию, в чем нам помогли коллеги из Высшей школы экономики.
В рамках этого проекта мы берем все университеты России и институты РАН (это больше 3000 организаций), смотрим, есть ли у них коммуникационная функция, насколько она развита, как связана с наукой и так далее. Это большое кропотливое исследование, по результатам которого мы получим одну страничку с цифрами и графиками, но зато по его итогам мы будем знать, что рынок на данный момент выглядит именно так. В перспективе мы планируем повторять это исследование каждый год, чтобы понимать динамику развития рынка.
Это два ключевых проекта, которыми занимаюсь непосредственно я, но, помимо этого, в Центре научных коммуникацией есть еще ряд интересных научных исследований, которые проводятся в том числе под руководством Дмитрия Малькова, директора Центра научной коммуникации. Стоит сказать, что мы были первыми, кто в России провел исследование на базе альтметрик. Это методы наукометрии, которые оценивают результаты исследовательской деятельности не на основе числа цитирований публикаций в научных журналах (академический вес, scholarlyimpact), а по их присутствию, упоминанию и использованию в интернете, в частности, соцсетях и традиционных СМИ (общественный вес, socialimpact).
Уже было сделано очень интересное научное исследование, которое позволяет через альтметрики определить динамику развития научной коммуникации в России. Это новый и важный шаг. Сейчас магистранты делают свои магистерские работы, уже летом нас ждут защиты первых выпускников магистратуры по научной коммуникации. Работа движется в академическом плане, и проблема скорее в том, что вокруг очень много всего интересного и надо взять себя в руки и сфокусироваться на чем-то одном, выстроить работу поэтапно.
В будущем мы совершенно точно планируем и научные публикации в сотрудничестве с зарубежными специалистами. И это тоже большое дело, потому что сейчас России на карте социологии научной коммуникации нет. Но мы надеемся, что в ближайшее время мы ее внесем, чем стимулируем и поддержим развитие этой среды в нашей стране.
Александра Борисова — выпускница химфака МГУ, кандидат химических наук. Долгое время работала в отделе науки «Газеты.Ru», в 2015 году руководила пресс-службой МФТИ. Основатель и первый руководитель научно-популярного портала «Чердак», сооснователь Ассоциации по коммуникациям в сфере образования и науки (АКСОН). Сейчас — сотрудник Центра научной коммуникации Университета ИТМО.
*Физическое лицо, признанное СМИ — «иностранный агент»
