Расскажите, вы ранее были знакомы с работой Координационного совета?
В 2015 году я удостоилась премии президента и вошла в Товарищество лауреатов премии. Само товарищество – это часть Координационного совета, и в 2016 году, как лауреат премии, я была включена в состав совета. В 2017 году, будучи председателем товарищества, я стала заместителем председателя совета. Таким образом, у меня уже есть представление о задачах совета, как организована его деятельность, что мы можем делать, а что не можем.
Какие же задачи решает совет?
Координационный совет в своей работе стремится охватить широкий спектр задач, связанных прежде всего с улучшением условий для работы, развития карьеры молодежи в науке. Например, в прошлом году совет участвовал в разработке стратегии научно-технического развития России. На одном из этапов проработки стратегии НТР Координационный совет внес много полезных правок, которые затем вошли в итоговый вариант стратегии. Если говорить о работе именно в области молодежной политики в сфере науки и инноваций, то недавно совет принял участие в реализации соответствующих указов президента, которые были изданы в мае прошлого года. На их основании Российский научный фонд организовал несколько новых конкурсов для поддержки исследований молодых ученых и развития их карьеры. Члены совета были приглашены к обсуждению правил конкурса и скорректировали правила так, чтобы они соотносились с реалиями научной деятельности, чтобы были направлены на поддержку самых лучших молодых ученых, у которых есть выдающиеся результаты. В целом, работа совета основана на демократических принципах. Если у любого члена совета есть толковые идеи, то их обязательно услышат.
Какие проблемы в науке вас больше всего беспокоят как ученого и как заместителя председателя совета?
Проблем, на самом деле, много, но хотела бы отметить несколько, которые касаются именно молодых ученых. Сейчас проводится политика по изменению организации аспирантуры, процесса защиты кандидатских диссертаций. В целом, условия присуждения научных степеней ужесточаются, что, по моему мнению, пойдет на пользу российской науке. Но есть изменения, которые у меня вызывают сомнения в их целесообразности.
Да, даже было предложение присваивать степень кандидата только за опубликованные в престижных научных журналах статьи, без защиты диссертации…
Тут вопрос в том, как эти изменения будут реализованы. Например, если обсуждать проблему с защитой диссертаций, то, увы, не всегда диссертация – это показатель научного уровня соискателя. Здесь многое зависит от того, насколько члены аттестационной комиссии дорожат своей научной репутацией, насколько они хотят и способны оценить научную значимость защищаемой работы.
Но я бы хотела отметить одну тенденцию, которая меня беспокоит. Создается впечатление, что Министерство образования и науки видит в аспирантах всего лишь чуть более взрослых студентов. Сейчас у них увеличивается нагрузка в виде учебных часов, обсуждается вопрос проведения дополнительных экзаменов и зачетов. Это, по-моему, неправильно. В нашей лаборатории, да и во многих лабораториях, с которыми я знакома, аспиранты – это основная рабочая сила, это уже не студенты, а самые настоящие научные сотрудники, которым просто нужны наставники. Они проводят много времени в лаборатории, на них лежит такая же ответственность, как и на старших коллегах. Поэтому наша система образования и науки должна пересмотреть роль аспиранта. Например, в Нидерландах, где я получала степень PhD, нет понятия «аспирант». Там есть понятие «научный сотрудник в обучении». Это человек, который уже работает и параллельно защищает диссертацию. И научная работа, выносимая на защиту. – это настоящая научная работа, без каких-либо скидок на то, что ее сделал молодой ученый.
Что нужно сделать на практике, чтобы изменить статус аспиранта в России?
Необходимо создать условия, чтобы аспиранты могли получать достойную оплату за их труд. Многие лаборатории делают это за счет грантов, и, возможно, это правильный путь. Также необходимо дать аспиранту те же социальные гарантии, что и у научных работников. Сейчас аспиранты, обучающиеся в бюджетной аспирантуре, получают стипендии в размере порядка шести тысяч рублей. То есть, как мы уже обсудили ранее, они фактически рассматриваются как студенты. Не стоит ожидать, что на таких условиях они смогут полноценно заниматься исследованиями, даже если захотят. В нашей группе, когда мы приглашаем нового аспиранта, то сразу же думаем, как мы сможем его поддерживать, чтобы он мог работать и нормально жить. Для этого мы используем средства из грантов, существенная часть которых идет как раз на фактические зарплаты аспирантам. Я считаю, что такая система должна быть формализована, чтобы это стало правилом для всех.
Как решается проблема с зарплатами аспирантам в Нидерландах?
Там система такая: большая часть позиций аспирантов – это позиции, привязанные к конкретным грантам. Эти позиции заранее прописываются научным руководителем, когда он подает заявки на получение финансирования. Таким образом, ученый не может взять себе в группу аспиранта просто так, если у него нет средств на оплату его труда. Мне кажется, это прозрачная и честная система. Да, количество аспирантов становится меньше, но четыре года аспирантуры для них превращаются в четыре года продуктивной научной работы. Я, конечно же, говорю о работе в области технических наук.
В прошлом интервью вы говорили, что была проблема нехватки оборудования, и приходилось проводить исследования в коллаборации с зарубежными учеными на их оборудовании. Сейчас проблема решилась?
Да, еще несколько лет назад было сложно закупать оборудование. Но ситуация меняется. Появился новый фонд – РНФ. Размер грантов в нем хорошо продуман, и если выдается трехлетний грант, то эта сумма позволяет провести хорошее полноценное исследование, купить оборудование, поддержать аспирантов. Мы ни в коем случае не отказываемся от сотрудничества с зарубежными коллегами, но теперь, я надеюсь, мы можем больше привнести в него со своей стороны.
У многих есть опасения, что, когда завершится Проект 5-100, когда перестанут выдавать мегагранты, наука снова застопорится. Ведь наука – это надолго, нельзя за год-два провести исследование и сделать поворотное открытие…
Да, научные исследования – это именно процесс. В процессе появляются новые задачи, корректируются текущие. И опасения, что скоро финансирование закончится, всегда есть. Так, в нашей лаборатории в период с 2013 по 2015 годы мы смогли существенно улучшить экспериментальную базу. По сути, именно сейчас у нас нет необходимости срочно закупать дорогостоящее оборудование. У нас есть задачи, мы их можем решать, для этого у нас есть необходимые люди. Но текущее обслуживание оборудования, закупка запчастей тоже требует финансирования, требует его и ежемесячная финансовая поддержка сотрудников. Если финансирование прекратится, то несколько лет лаборатории, конечно, проработают по инерции, но потом начнется упадок. Так было в 90-х годах. Был сделан огромный научный задел в середине и второй половине ХХ века, а потом начался резкий спад, когда было невозможно поддерживать лаборатории в рабочем состоянии и отслеживать тенденции в современной науке.
Какие задачи сейчас решает ваша лаборатория?
У нас есть фундаментальные задачи, причем постоянно появляются новые вопросы с точки зрения фундаментальной физики. Мы пока не занимаемся прикладными исследованиями, так как находимся не на той стадии. Но есть задачи, которые могут перерасти в прикладные, – например, управление состоянием сред с помощью фемтосекундных лазерных импульсов. Это очень перспективно в области записи информации. Насколько быстро мы сможем внедрить новые технологии, зависит от результатов, которые мы получим, а также от заинтересованности бизнеса.
А Координационный совет решает задачи, связанные с вовлечением индустрии в научные исследования?
В прошлом году совет пытался определить проблемы, которые препятствуют развитию карьеры молодых ученых. Поднимался вопрос и о том, почему у нас так плохо налажено взаимодействие между учеными и бизнесом. Нужны компании, которые готовы инвестировать в долгосрочные проекты. Разработка новой технологии – это всегда дорого. Университеты могут сделать исследования до определенного уровня, но, когда наступает этап внедрения разработки, это требует больших инвестиций. Это могут себе позволить крупные компании, а есть ли такие в России? Пожалуй, в области нефтепереработки запрос на научные исследования есть. А вот высокотехнологичных компаний в стране не так много.
В Нидерландах похожая ситуация с привлечением бизнеса в науку?
Это всегда сложный вопрос. В Европе многие организации, которые выделяют гранты, приветствуют вовлечение в работу по гранту представителей малого, среднего, крупного бизнеса. Но вовлечение в исследования компаний также всегда связано с косвенными проблемами: кому будет принадлежать интеллектуальная собственность на разработку – университету или компании? Ни те, ни другие не хотят отдавать эти права. Или, например, должны ли фонды спонсировать разработки, проводимые в вузах для частных компаний? Но, в целом, во многих европейских странах вузам проще сотрудничать с бизнесом, потому что там есть высокотехнологичные компании-гиганты.
Также хотелось задать вопрос по развитию молодых ученых в регионах. Да, в больших городах у ученых есть шансы развиваться. А как быть талантливым школьникам, студентам из маленьких городов? Ведь многие даже не понимают, что такое наука и как ей заниматься в России…
Совет уделяет этой проблеме много внимания. Он участвует в работе центра для одаренных детей «Сириус», проводит молодежные форумы, но этого недостаточно. Кроме того, есть вопрос об эффективности мер по поиску талантливых ребят и их поддержки. Прорабатывалась такая идея: привлекать лауреатов премии президента, молодых ученых, к тому, чтобы они читали лекции о своих исследованиях и успехе в науке в школах, а также для студентов младших курсов. Но здесь тоже есть проблемы. Во-первых, это отнимает очень много времени. А во-вторых, читать лекции для школьников – это большое искусство. Это надо делать интересно и доступно. Но Координационный совет, безусловно, продолжит работу по развитию научного интереса среди подростков и молодежи в регионах.
И напоследок, расскажите о новой магистерской программе «Фотоника диэлектриков и полупроводников», на которой вы будете преподавать.
Это магистерская программа, организованная на базовой кафедре фотоники диэлектриков и полупроводников в рамках физико-технического факультета Университета ИТМО в сотрудничестве с ФТИ им. А.Ф. Иоффе. Читать лекции там будут преимущественно сотрудники ФТИ, активно работающие в науке. Это важно, так как студенты будут общаться с преподавателями, которые знают, что именно актуально в той или иной научной области. Мы также хотим, чтобы по программе обучающиеся хотя бы два дня в неделю полностью посвящали работе в лабораториях и участвовали в реальных проектах. Это новшество: часто у студентов не хватает времени на серьезную практическую работу. На первый набор поступили восемь ребят, окончивших бакалавриат в Политехническом университете им. Петра Великого, Санкт-Петербургском государственном университете, Университете ИТМО.
